Когда этот тяжкий мор свирепствовал, в одну ночь я услыхал голос: «Отец Хауст, великий грешник, если хочешь быть спасен, замуруй в южной стене кафедрального костела свои сокровища, забери верного послушника Фабия и ступай на запад, чем далее, тем лучше, ибо град сей испытает много бед и невзгод».

То был глас господний, предупреждающий меня, но я, грешный, все сомневался. А в следующую же ночь я услыхал тот же глас: «Отец Хауст, именем господним говорю тебе: сокрой драгоценности там, где сказано, и с послушником Фабием ступай, чем далее, тем лучше, ибо тебе грозит погибель». Тогда в одну претемную ночь пошел я к кафедральному костелу. Осмотрев стену, не нашел подходящего места, ибо вся она была в трещинах от времени, и перешел к восточной стене. Она также была изрядно попорчена. Однако я нашел место в южной части здания в трех пядях от земли и выполнил, что поведено было. После того купил лошадей, захватил снеди, одежды и с послушником Фабием пустились на запад. Остановись на ночь, после ужина я почувствовал слабость, и в глазах потемнело. Но назавтра двинулись дальше. На другую ночь снова чувствовал слабость, казалось, мои внутренности что-то сверлит. Так длилось три дня. А на четвертый, когда остановились в небольшом заброшенном домишке, у меня стало в глазах темнеть. Я понял, что господь призывает к себе. Послушнику Фабию велел призвать священника, но на много километров кругом его не могли найти, ибо всех разогнали мор и глад. Поэтому велел я послушнику Фабию записать последнюю мою волю, которая и есть тут. Представая пред твоим троном, господи, я, презренный твой слуга, великий грешник, исполненный смертных грехов, прошу милосердия, и пусть будут отпущены мне мои прегрешения во веки веков. А мое имущество пусть отойдет святой…» На этом заканчивается запись завещания, — сказал учитель. — А дальше идет приписка послушника, который, видно, заразился чумой:

«При этих самых словах отец Хауст отдал свою грешную душу в руки бога…» Так. И вот что он пишет еще:

«О милосердный боже, о всемогущий господь! Смилуйся над своим презренным слугою Фабием, не допусти его гибели, не карай так сурово! Для возвеличения твоей славы я возведу в кафедральном костеле алтарь и поставлю серебряный крест с золотым распятием в костеле Святого Иоанна, лишь спаси меня от страшной смерти. Внемли, боже, чую, как холодеет мое тело и кровь стынет в жилах. Видно, страшный мор коснулся меня. Великий боже, это все за мои тяжкие прегрешения. Я, несчастный, являясь по ночам под видом духа, повелел ему замуровать сокровища и покинуть город, а потом подсыпал ему в пищу «манну небесную». О, проклятье, и мне придется отправиться на тот свет. Уже посинели мои руки, не могу сдержать дрожи… Кому достанутся замурованные сокровища? Сердце разрывается от жалости и страха. Молю бога и того, кто найдет это завещание, чтобы сокровища были переданы святой церкви. Да помянет она нас в своих молитвах, чтобы очистились наши души и были прощены нам грехи наши…

О создатель, яви чудо, умираю…»

Учитель отложил рукопись.

Ребята сидели притихшие, смотрели на учителя, и никто не решался проронить хотя бы слово. Первой заговорила девочка.

— Значит, его отравил этот послушник Фабий? — почему-то шепотом произнесла Ниёле. — Ой, как страшно!

— Но и сам загнулся, — добавил Костас. — Чума его унесла.

— И хорошо, обоим поделом, — рассудил Ромас. — Мошенники!

— А сокровища, про сокровища вы забыли! — воскликнул Йонас. — Ведь они в кафедре замурованы! В восточной стене!

— Как в восточной? В южной! — поправил Костас.

— Не в южной, а в восточной! — возразил Йонас.

Спор уже готов был вспыхнуть, но учитель утихомирил возбужденных ребят:

— Все выяснится, не спорьте. А теперь послушайте: мы только что закончили читать старинное завещание, открыли одну из страниц истории. Этот документ — живой свидетель прошлого. Он очень ярко рисует жизнь шестнадцатого и семнадцатого веков, обычаи и нравы того времени.

Пуртокас задумался. Казалось, перед глазами учителя предстал родной город, каким он был почти четыреста лет назад.

— Да, — продолжал учитель, — все это так и было: богатые, безнаказанно распоряжавшиеся судьбами людей, и обнищавшая, бесправная толпа; неразбериха, голод, чума, пожары.

Затем — и это, пожалуй, еще важнее — завещание разоблачает духовенство, орден иезуитов. Как хладнокровно отец Хауст отравил суфрагана Альбина, затем похитил его сокровища. Из документа видно, что суфраган был сильным и просвещенным человеком, поддерживал связь с другими просветителями того времени. А книжные костры? Надо думать, что иезуиты подобным образом уничтожили тысячи, если не десятки тысяч бесценных книг.

— Да кто же им позволил сжигать? — возмутилась Ниёле. — Почему никто не запретил такого безобразия?

Учитель только развел руками.

— Вам трудно представить себе уклад жизни того времени, — сказал Пуртокас. — Чтобы понять это, нужно почувствовать, какой неограниченной властью пользовалась тогда церковь. Кто мог запретить что-либо духовенству, если епископа и иезуитов боялся даже сам король? Насилия, обман, яд — все годилось в борьбе с прогрессом, монахи не гнушались никакими средствами — они считали себя правыми и убивая, и грабя, и поджигая, и обманывая. Отец Хауст даже на смертном одре, диктуя завещание, лицемерит, оправдывая себя…

Теперь мы с вами знаем правду о страшных и мрачных делах церкви. Но тут возникает одно весьма интересное научное предположение. Первая литовская книга, как установлено, появилась в 1547 году в Кенигсберге. А в Вильнюсе первая литовская книга, о которой у нас есть точные сведения, вышла в свет в 1595 году. И только в некоторых источниках мы находим намек, что в 1585 году в типографии Ленчицкого вместе с первой латышской книгой было напечатано и ее литовское издание. Однако ни одного экземпляра до сих пор не найдено. А ведь возможно, что он был замурован в стене кафедры вместе с другими награбленными сокровищами.

— Я же говорил, что там замурован клад! — воскликнул Йонас. — Не будем терять времени. Идемте посмотрим, может, найдем то место. Вот увидите, найдем!

— Идемте!

— Прямо сейчас!

— Пошли! — подхватила вся компания.

Учитель взял с полки портфель.

— Пожалуй, можем и пойти. Прогуляемся, кое-что осмотрим.

Громко переговариваясь, они направились к двери, но, отодвинув штору, сразу же умолкли. В гостиной сидела жена учителя и вязала. Полосатый кот водил по ее ногам хвостом, словно палкой. Ребята постарались быстрее миновать гостиную и один за другим выскользнули в коридор.

Только на улице они почувствовали себя свободно. Может быть, потому, что был яркий солнечный день.

Кому досталось сокровище

Они шли вниз по улице Горького. Учитель говорил:

— Эта улица некогда была центром, осью города. Если мы от Художественного музея двинемся прямо к университету, а оттуда свернем к площади и замку Гедиминаса и от того же музея направимся к костелам Святого Николая, Бернарди?нскому, Святой Анны и выйдем опять же к замку, то фактически пройдем по границам всего Старого города. Мало можно найти во всем мире кварталов, где на такой небольшой площади сосредоточено так много памятников искусства и архитектуры…

Навстречу им, вверх по улице, мчались легковые и грузовые автомашины, проносились мотороллеры, наполняя Старый город шумом жизни.

По тротуарам плыл поток людей. Как всегда в воскресный день, многие отправились в кино, музеи, кафе, а то и просто так погулять, благо погода была чудесной.

Где на площадках, а где и прямо на обочине улицы подпрыгивали, ворковали сотни голубей. Дети кормили их хлебными крошками.

Они вышли к площади Гедиминаса.

Учитель продолжал:

— Но не только памятниками искусства славился город. Там, где переплетались узенькие улички, селились многочисленные цехи. Цехи — это объединения ремесленников со своими знаменами, оружием, уставом, со строгим укладом жизни и работы. Здесь с давних времен выдували стекло, ковали железо и сталь, отливали пушки. Здесь умелые золотых дел мастера делали из драгоценных металлов и камней изумительные украшения, а кожевники, меховщики, портные шили из меха, разноцветной кожи и тканей одежду.